«Борис Годунов» - дебют скандалиста Константина Богомолова в оплоте московских традиций театрального развлечения - "Ленкоме"

Самый обсуждаемый по результатам премьерных показов момент спектакля Богомолова словно заимствован им у Дмитрия Волкострелова. Методы двух антагонистичных режиссеров, тем не менее постоянно упоминаемых в паре, когда надо поименно обозначить наисвежайшее в современном театре (недаром в среде театралов родилась шутка про Богострелова и Волкомолова), встретились в новой постановке популярного театра «Ленком». В самом начале фирменного варьете a-ля хитовый «Идеальный муж» Богомолов внезапно, как на дуэль, вызывает публику на спорный интерактив, совершенно в духе Волкострелова подвергая сомнению железобетонные театральные устои про «тихо сидеть в зале» и ставя зрителя перед мучительным выбором - проявить себя или сохранить лицо? На десятке экранов, которыми заботливо декорирована сцена, в полной тишине минут десять кряду мигает озорная авторская ремарка: «Народ собрался на площади. Народ ждет, что ему скажут, что будет дальше. Народ - быдло». Зрители, пришедшие на VIP-премьеру, понемногу начинают понимать, что народ - это, собственно, они. Зрителям становится противно.

Публика, полюбившая штатного мхатовского нонконформиста за протестные, но чрезвычайно увлекательные многочасовые шапито, после которых было одинаково весело и гордо («пять часов отсидел, все эти часы исправно ржал»), подвергаются на «Годунове» испытанию многослойным, хитрым дискомфортом. Во-первых, публику веселят теми же методами, что прежде, но ей толком не смешно, и из-за этого она чувствует себя дурой. Во-вторых, действие течет медленнее привычного, и публика обнаруживает себя в чем-то вроде неприятного рапида: между искрометными вроде бы сценами воцаряются вполне киношные затемнения, артисты мнутся и молчат. В цирковом механизме что-то заело, только ты уже заплатил за билет - так сиди и хохочи.

В «Борисе Годунове» есть все, за что богомоловский метод любят покупатели дорогих театральных билетов: караоке (народный артист Збруев открывает рот под «Крылатые качели»), варьете (ленкомовские гранды Сирин и Агапов в ролях бояр танцуют под Tiger Lillies), остросоциальные параллели с реальностью (Збруев под вопли аудитории «Ну хоть что-то от Пушкина!» надевает шапку Мономаха, забирается на журнальный столик и стоит на фоне экранов, где показывают кадры зачищенной Москвы во время инаугурации последнего российского президента, а потом с ближним кругом отмечает назначение под песни Макаревича).

Рецепт, по которому режиссер осовременил «Годунова», конечно, вызывает вопросы: а разве не то же самое в кино несколько лет назад сделал Владимир Мирзоев, заменив царя и бояр на функционеров в пиджаках и галстуках? Но Богомолову и наплевать: главное для него - прямой диалог с обалдевшей аудиторией. Главный вопрос, что встал перед посетившими спектакль критиками, конечно, такой: деконструирует Богомолов свой творческий метод или профанирует его? Поставил ли он спектакль в театре, где никакой худсовет ему не смеет возразить, левой ногой за месяц или осознанно слепил зрелище, после которого его всегдашний потребитель, придя в один из самых потребительских театров в Москве, навсегда в нем, авторе, разочаруется?

Судя по всему, не разочаруется: череда громких сатирических знаков «равно» не позволит. Летописец Пимен во вселенной Богомолова - тюремный кольщик, татуирующий летопись на телах подневольных монахов, монахи - чекисты (ну или урки, которые только что «откинулись с монастыря»), Иван Грозный - Сталин. А Годунов - гопник, который, щелкая семки, произносит коронационную речь, вертя в руках то ли Vertu, то ли пульт от управления зрителями.