Интервью - Михаэль Ханеке, режиссер

– Кстати, есть ли какой-то эталонный лично для вас фильм о любви?

Австриец Михаэль Ханеке – единственный режиссер, который получил две высшие награды Каннского кинофестиваля за два фильма подряд: «Белую ленту» и «Любовь», выходящую в российский прокат. Новый фильм мастера – камерная драма о двух стариках, Жорже и Анне, преподавателях музыки на пенсии, живущих в своей парижской квартире. Анну настигает инсульт, но она просит Жоржа не отправлять ее в больницу, и тот ухаживает за женой дома, наблюдая изо дня в день за ее медленным угасанием. Жесткая, бескомпромиссная, простая, пронзительная, но отнюдь не сентиментальная драма о любви и смерти разыграна выдающимися европейскими артистами, каждому из которых перевалило за восемьдесят: это Жан-Луи Трентиньян и Эмманюэль Рива. О работе с ними и о самом фильме с Михаэлем Ханеке поговорил обозреватель «Пятницы».

– Что было в начале – сюжет или название?

– Название пришло в самом конце. Не хочу сравнивать себя с Моцартом, но и он написал увертюру к «Дон Жуану» ночью накануне премьеры. Вообще-то назвать фильм «Любовь» предложил Жан-Луи Трентиньян, когда посмотрел первую сборку. Я сразу согласился. У сценария было десять рабочих заголовков, но все они никуда не годились.

– Когда-то вы сказали, что без Изабель Юппер не сняли бы «Пианистку». А возможна ли «Любовь» без Трентиньяна?

– Нет. Сценарий писался специально для Трентиньяна, без него я бы за это не взялся. Эмманюэль Рива я знал только по самой знаменитой ее работе – «Хиросима, любовь моя» Алена Рене. Так что она появилась обычным путем, на кастинге. Она пришла, я увидел и услышал ее, и сразу понял, что без нее не смогу.

– Почему именно Трентиньян?

– Он обладает удивительной человеческой теплотой, которую у актеров нечасто встретишь. Особенно у пожилых, а я собирался снимать фильм о стариках. Я всегда очень высоко ценил Трентиньяна: в нем есть какая-то загадка, которую не выразить словами, – тоже редчайшее качество, свойственное только великим актерам. Из современников – пожалуй, одному лишь Даниэлю Отою. Но я считаю, что и Трентиньян, и Рива сыграли просто потрясающе. Какими бы ни были мои ожидания, им удалось их превзойти.

– «Любовь» – фильм о поколении, представители которого уходят?

– Я этого в виду не имел. Те, кто уходят, всегда принадлежат предыдущей эпохе, они – уходящая натура. Мои Анна и Жорж – не исключение.

– Кстати, почему все ваши герои носят эти имена?

– Мне фантазии не хватает! (Смеется.)

– Я вам не верю.

– Снимая один из ранних телевизионных фильмов, я думал, как бы назвать героя и героиню, чтобы имена были предельно простыми. Мне на ум пришли Георг и Анна. Так с тех пор и повелось. Разумеется, читая Томаса Манна, вы встретите более изобретательные и колоритные имена – но жизнь банальнее и скучнее прозы Манна. Да и кинематограф тоже.

– Многие Жоржи и Анны из ваших фильмов представляют определенный социальный срез. Но не в «Любви».

– Я выбрал тему, которая будет близка каждому. Кому не доводилось сталкиваться со страданиями и смертью близких, родственника или друга? Вы наблюдаете за тем, как он мучается, и чувствуете собственное бессилие. С этой мысли для меня началась работа над фильмом. Возраст моих героев здесь – лишь один из компонентов, отчасти навязанный реальным возрастом Жан-Луи Трентиньяна, с которым я давно хотел поработать. По сути, тот же фильм можно было бы снять и о тридцатилетней паре, чей десятилетний ребенок умирает от рака. Но, конечно, в этом случае акценты были бы расставлены иначе. Рак – это индивидуальная судьба конкретного больного, трагедия преждевременной смерти. Старость же – то, с чем столкнется каждый, болезнь и смерть в старости универсальны. Однако для меня главный герой здесь – не тот, кому суждено страдать и умереть, а тот, кто переживает свою неспособность помочь. И, конечно, «Любовь» – не фильм о старости.

– Этот сюжет был вызван к жизни вашим личным опытом?

– Разумеется.

– И преодолением персональных фобий?

– Для этого искусство и существует.

– Тем не менее социальный комментарий, хоть и косвенно, здесь присутствует: герои живут в огромной квартире в престижном районе Парижа...

–...и могут позволить себе роскошь умирать дома. Это правда, старики из других слоев общества вынуждены проводить последние месяцы жизни в хосписах. Недавно умерла мать моего близкого друга: последние пять лет он жил с ней и платил пять тысяч евро ежемесячно докторам и сиделкам. Такое по карману далеко не каждому. Но я сделал моих героев преуспевающими людьми из среднего класса именно потому, что хотел избежать любой социальности. Да, они имеют возможность болеть и умирать дома. Да, у них есть деньги на сиделку. Ну и что? Это не спасает их от боли, страдания и смерти, на которые обречены все, вне зависимости от положения в обществе.

– В «Любви» есть редкие для ваших фильмов качества: нежность, тепло. Вы осознанно к этому стремились?

– Того требовала тема – любовь и страдание! Хотя мне казалось, что нежность есть во многих моих фильмах. Просто иногда она спрятана под поверхностных слоем.

– Как вы работали со звуком? Фильм озвучивали потом или диалоги писались сразу?

– Я ненавижу саму идею озвучивания фильмов. Мне кажется, искусственно наложенный звук убивает ощущение подлинности. Но я работаю с лучшими звукорежиссерами на земле – Жан-Пьером Лафорсом и Гийомом Скьяма, которые сделали со мной уже много фильмов, они – настоящие виртуозы, которым удается идеально уловить каждый нужный мне шорох. Я действительно считаю звук важнейшим компонентом, я даже немного сдвинут на этом вопросе. Помню, монтаж «Пианистки» занял три недели, а звук мы монтировали три месяца!

– К разговору о пианистах: в «Любви» они вновь в центре внимания. Для вас они – особенные люди?

– (Смеется.) Лет в четырнадцать я мечтал стать пианистом, наверное, в этом дело... Квартира из «Любви» напоминает ту, в которой я вырос: мой отчим был дирижером и композитором.

– Оттуда же ваша любовь к классической музыке?

– Вероятно.

– Почему в «Любви» звучит Шуберт?

– У меня три любимых композитора – Бах, Моцарт и Шуберт, я все время их использую! Третий экспромт Шуберта сразу задал нужное настроение. Вещь Баха – это псалом, исполнение которого в фильме прерывается на середине.

– Но Моцарта тут нет?

– Нет, зато я сейчас ставлю его оперу «Так поступают все» в Мадриде! Все мечтаю о «Свадьбе Фигаро» – моя любимая опера, но пока не возьмусь: слишком сложно.

– Часто ли вы пересматриваете свои старые фильмы?

– Нет, я ненавижу пересматривать свои фильмы. Как, я полагаю, и большинство серьезных режиссеров. Ошибки видишь неизбежно, а изменить-то уже ничего не можешь; крайне неприятное ощущение. Я уж лучше чужой фильм посмотрю.

– Ну вы спросили! Никогда не задавал себе этот вопрос. Наверное, «Женщина под влиянием» Джона Кассаветиса.

– Эта картина в вашем списке десяти лучших фильмов всех времен. Там же «Сало, или 120 дней Содома» Пьера Паоло Пазолини. Ставите ли вы сходные задачи – вывести зрителя из состояния комфорта?

– Я действительно хочу, чтобы мой зритель не был простым потребителем, пришедшим в кино ради удовольствия: мне важно вызвать в публике интенсивное переживание. Все, что я снял, объединяет мое желание оставить глубокое воспоминание, чтобы публика не могла стряхнуть с себя мой фильм после просмотра, чтобы он застрял в памяти.

– Ладно, ваш зритель согласен чувствовать себя дискомфортно. А как насчет актеров? Им с вами комфортно?

– Их и спросите!

– А вам как кажется?

– Я стараюсь создать атмосферу доверия, чтобы актеры чувствовали себя на площадке спокойно и расслабленно. Работа должна быть продуктивной, самоотдача актеров необходима... и поэтому им должно быть хорошо! С профессионалами уровня Трентиньяна и Рива это, честно говоря, задача несложная. Да, я знаю, что у меня репутация упрямца с неразумно высокими запросами и требованиями, и я действительно снимаю эпизод со стольких дублей, сколько мне понадобится: иногда этот процесс отнимает много времени. Но вообще-то актеры до сих пор не жаловались. И с удовольствием возвращаются, чтобы сняться у меня вновь.