Мария Шарапова: «Я никогда не проверяю сумму своих призовых»

Мария Шарапова впервые появилась на обложке «Ведомостей» в итоговом номере 2004 г. – газета признала ее, 17-летнюю школьницу, «профессионалом года». Тот год Шарапова начинала на 32-м месте в списке сильнейших теннисисток мира WTA, а закончила на четвертом, выиграв два из пяти крупнейших соревнований – Уимблдон и итоговый турнир года, где играют восемь лучших теннисисток сезона. «17-летняя Шарапова демонстрирует не по годам зрелую игру и психологическую устойчивость. Так что если Машу минуют серьезные травмы, ее звезда будет сиять нам еще долго. И не только на теннисном небосклоне», – предсказывали «Ведомости». Серьезных травм, к сожалению, Марии избежать не удалось, но, даже несмотря на это, Шарапова сумела одержать победы на всех четырех турнирах Большого шлема – открытых чемпионатах Австралии (2008 г.), США (2006 г.), Франции (2012 и 2014 гг.) и Уимблдоне (2004 г.), став всего лишь пятой теннисисткой в истории мирового тенниса «открытой эры», кому удалось подобное. И это в соперничестве с другой великой теннисисткой – Сереной Уильямс, выигрывавшей турниры Большого шлема в общей сложности 21 раз.

И только победами на корте Шарапова не ограничивается. Ее обожают спонсоры («Я очень серьезно отношусь к компаниям, которым помогаю», – говорит она), и в последние годы журнал Forbes стабильно включает россиянку в число спортсменов с самым высоким доходом в мире, а среди спортсменок журнал ставит Шарапову на 1-е место.

Успех конфет Sugarpova, появившихся в 2012 г., поразил саму Шарапову (бренд Sugarpova на 100% принадлежит теннисистке). Продажи с тех пор выросли в несколько раз, рынок сбыта – до 30 стран, а в следующем году начнется производство шоколада Sugarpova.

В преддверии финала Fed Cup – матча между женскими сборными России и Чехии – Шарапова нашла время, чтобы встретиться с корреспондентом «Ведомостей», и рассказала, как ей удается столь успешно сочетать спорт и бизнес. (Финал Fed Cup прошел 14–15 ноября в Праге. Шарапова выиграла оба своих матча, но этого оказалось недостаточно для победы, и сборная России уступила со счетом 3:2.)

– (Смеется.) Я о себе так не думаю, но хорошо, пусть будет так.

– Конечно, у меня были амбиции выиграть «Большой шлем», но в том году я и не думала, что буду играть в финале Уимблдона против Серены [Уильямс] и смогу выиграть. Я мало смотрела телевизор и другие матчи: я жила по режиму, шесть дней в неделю тренировалась – с целью стать лучшей, но о том, чтобы выигрывать турниры Большого шлема, я не мечтала. И когда я выиграла Уимблдон, это стало для меня шоком, я много думала, как я этого добилась. И, если честно, до сих пор не могу этого понять. (Смеется.) А потом был итоговый турнир года [в Лос-Анджелесе]: для меня само попадание в число восьми лучших теннисисток года уже было сродни победе: все вокруг говорили, что и не помнят, когда 17-летняя девушка пробивалась в восьмерку лучших. Матчи с Настей [Мыскиной] всегда складывались у меня очень тяжело – все-таки у нее был уже очень большой опыт выступления в туре, и, казалось, у меня нет против нее шансов. Но когда я ее победила, то поняла, что смогу выиграть и весь итоговый турнир.

– Я в таком ключе не думаю. Потому что если бы я себе сказала: «Маша, какая ты молодец, ты выиграла такие большие турниры», то встал бы следующий вопрос: «И зачем тебе все это нужно? Есть другие варианты – семья, бизнес». Но теннис – это то, о чем я думаю, просыпаясь каждое утро. Но я предпочитаю думать, что у меня ничего нет, а это вызывает большой голод. (Смеется.)

Спорт и бизнес

– Я о бизнесе не думала лет до 20, до тех пор пока серьезно не заболело плечо и пришлось делать операцию. Тогда я 8–9 месяцев не могла брать ракетку в руку, а теннис был всей моей жизнью – с четырех лет я занималась только им и думала только о нем. Когда случился такой перерыв, мне стукнуло в голову: «Маша, ты играешь в теннис уже столько лет, но надо подумать о чем-то другом». Это был очень тяжелый период для меня: в 2008 г. я выиграла свой третий турнир «Большого шлема», Открытый чемпионат Австралии, и я чувствовала, что мой теннис находится на очень высоком уровне, казалось, что он будет только лучше и лучше. Но случилась такая тяжелая травма: я промучилась 4–5 месяцев, не зная, что у меня с плечом; а после операции стало еще тяжелее: я не знала никого в теннисе, кто бы после подобной операции на плече вернулся и смог заиграть на прежнем высоком уровне. Было непонятно, смогу ли я вообще вернуться в спорт. Другие девочки тренировались и играли в турнирах, а я сидела дома и пыталась вылечить больное плечо. Ментально было очень тяжело. Тогда я и поняла, что теннис – это не вся моя жизнь, и задумалась о бизнесе. Помню, как мы тогда сидели с Максом [Айзенбадом] и обсуждали это.

– Я работаю с Максом с 11 лет, и независимо от того, где он будет, мы будем работать вместе. Мне нравится работать с IMG, потому что ее сотрудники понимают, что такое теннис, – а это уникальная профессия. Макс меня знает с 11 лет и понимает, как со мной нужно работать: фокус должен быть на теннисе, он понимает, что значит для меня этот спорт. Другие, возможно, пытались бы зарабатывать деньги иначе.

– Это Макс и мой финансовый менеджер из Кливленда (где находится головной офис IMG. – «Ведомости»), с которым я работаю с 13 лет: он менял разные компании, но мы все это время работаем вместе.

– Нет, у меня такого нет: мне ничто официальное не нравится. (Смеется.) У меня маленькая семья, маленькая команда. Да, моя теннисная команда несколько раз менялась, но это нормально: все-таки мне уже 28 лет, и я давно в теннисе. Но с Максом у нас нет никаких формальных процедур, нет такого, что в определенный день и час мы обязательно должны встречаться, чтобы решать вопросы. Если нам надо поговорить, он мне позвонит, или я ему позвоню, или обменяемся мейлами. Также и с нашим интервью: нет нужды, чтобы кто-то еще здесь присутствовал и проверял каждое мое слово.

– Да. Доверие в жизни – это очень важно.

Sharapova и Sugarpova

– Честно скажу: когда мы начинали в 2012 г., я и подумать не могла, что будет такой интерес, что мне придется давать столько интервью о Sugarpova. Тогда мне казалось, что это проект на будущее: когда я уйду из тенниса, я смогу растить эту компанию. Но интерес сразу оказался очень велик, и вот эти конфеты продаются уже в 30 странах.

Мы начинали работать с Джеффом Рубином (у него магазинчики со сладостями в США и Дубае) – он хотел работать с моим именем и пришел к нам, Макс встретился с ним в Майами. После чего Макс сразу перезвонил мне: он понял, что предлагаемый [Рубином] проект не для меня, но из этой идеи определенно может что-то получиться – ведь Макс знал, какая я сладкоежка. А я с детства собирала коробочки от конфет, привозила конфетки в подарок подружкам из Японии, из Швейцарии. Помню, как в детстве мы ходили в Сочи в парк «Ривьера» и я взгляд не могла оторвать от витрин с Bounty и Snickers. После хорошей тренировки мама мне их покупала, папа – реже. (Смеется.)

– Сейчас уже точно и не скажу: мы обсуждали это с Максом по телефону, бросали друг другу различные слова, и в какой-то момент возникло Sugarpova.

Рубин нам помог на первом этапе – мы же ничего не знали про этот бизнес, кроме того, что мы любим конфеты. А он знал про бизнес и рынок все. Теперь мы работаем с нью-йоркской компанией Traub: они помогают стартапам, и для них наш проект оказался интересен, и нам их опыт, думаю, очень поможет.

– Обязательно! Как раз в Сингапур [перед итоговым турниром] мне прислали большую коробку конфет. Потому что в мае 2016 г. появятся шоколадные конфеты Sugarpova.

Когда я делаю шопинг в разных странах, я, конечно же, смотрю и на конфеты. Вот взять, например, Haribo: веселые конфеты, детям такие явно нравятся. Но я если бы купила пакет таких конфет, то тут же бы в магазине их и съела, а упаковку выбросила. Свои конфеты мне хочется делать по-другому: чтобы у них и упаковка была красивая, чтобы люди их покупали в подарок.

– Будут, но и не только. У меня есть идеи, как должны выглядеть конфеты и упаковка, но окончательного решения пока нет. Как нет решения и по странам производства – сейчас мы говорим про Польшу и Чикаго.

– Да, на 100%. Но Макс придумал, что он CEO. (Смеется.) Своего офиса у нас нет – мы используем офис Traub.

– Точную сумму я не хочу называть, но если ты растишь компанию, начинаешь новые проекты – понятно, что это больше полумиллиона. Конфетный рынок большой, компания зарабатывает деньги, но мы хотим расти и развиваться, поэтому реинвестируем их: теперь появился шоколад, а это совсем другая конструкция.

– (Смеется.) Ой, я уже про это и забыла. Все думали, что это хитрый маркетинг, но изначально это была шутка. А потом в каком-то СМИ это прозвучало всерьез, и началось: вы же понимаете, что медиа – это тонкая штука. Да, это могло бы получиться забавно, но когда начинаешь изучать все тонкости с заменой паспортов и проч. – все это было бы очень непросто.

– Нет. Я никогда не проверяю сумму своих призовых. Я выигрываю турнир, и организаторы перечисляют мне призовые – без каких бы то ни было бумаг. Но вся информация по призовым WTA публична.

– Думаю, что все деньги зарабатывать тяжело. Когда пишут про меня, то обязательно упоминают, сколько я зарабатываю, – для всех это большая тема. Но сколько именно я зарабатываю, никто точно не знает: свой банковский счет я никому не показывала. Однако деньги для меня не главное, я лишь знаю, что чем больше я буду выигрывать, тем больше я буду зарабатывать. Потому что в этом виде спорта платят хорошо.

Серьезные отношения

– Компании должны понимать мой бизнес и мою цель: если я буду выигрывать больше матчей, это принесет им больше, чем моя фотосессия. Бренды должны быть сильными – это для меня очень важно. Вот, например, как сложилось мое сотрудничество с Porsche. Я много лет не играла турнир Porsche Tennis Grand Prix в Штутгарте – он никак не попадал в мой график. А когда я наконец приехала играть в Штутгарт, то меня познакомили с тогдашним гендиректором Porsche г-ном Матиасом Мюллером (с сентября этого года занимает должность гендиректора Volkswagen Group. – «Ведомости»). И так получилось, что я выиграла этот турнир. И мы выехали с господином Мюллером на корт на призовом Porsche Carrera 911 – на котором я сейчас езжу. (Смеется.) Тот контакт не прервался, и так получилось, что мы теперь работаем вместе.

– (Смеется.) У моей подруги был Cayenne. Мне было лет 18–19, и я ездила на ее машине – она, конечно, очень боялась, но и учила меня.

– Если честно, я очень простая девочка. Но серьезно воспринимаю отношения с брендами. И если они просят меня об интервью, я понимаю, что это для них важно. Потому что мне-то самой промоушн уже не нужен. (Смеется.) Да, график у меня очень тяжелый, и тут опыт Макса неоценим: мой график ведет он, постоянно ходит с папкой с календарем, где у него все расписано. Сегодня у меня выдалось несколько свободных часов между тренировками, и получилось выделить время на фотосессию с Head, встретиться с девушкой из Nike, которая привезла мне новую форму, и на это интервью. И все – дальше у меня будет только подготовка в финалу Fed Cup.

– Спасибо. Я работаю с Nike с 2005 г., они дали мне возможность помогать с дизайном. На Уимблдоне в 2004 г. в четвертом раунде я встретилась с [Даниэлой] Хантуховой – и у нас оказались одинаковые платья! Тогда я подумала: больше я не хочу одеваться, как другие девочки, – это последний раз. (Смеется.) И после того, как я выиграла тот Уимблдон, у меня всегда были свои платья.

– Я одеваю еще пару девочек на туре в платья из своей коллекции – она продается в магазинах Nike под моим именем. Но вне корта линии у меня нет.

У меня была коллекция для Cole Haan – фирмы, которая производит сумки и обувь. Это отняло у меня очень много времени – таким можно заниматься только после ухода из тенниса.

– (Смеется.) Я думаю по-другому: о том, с какими марками я хочу работать. Во-первых, с теми, кому я уже помогаю. И с новыми марками – но это уже работа для Макса. У меня нет мечты работать с каким-то определенным брендом, с которым я пока не работаю. Но я должна понимать эти компании и верить в их успех. Помню, лет 6–7 назад, кажется, в The New York Times вышла статья о молодой марке спортивной обуви, которая заявляла, что делает лучшую обувь в мире. Так я чуть не плюнула в эту статью: да как вы можете говорить, что делаете обувь лучше, чем Nike! (Смеется.)

Я очень серьезно отношусь к компаниям, которым помогаю, – думаю, за это они меня и ценят. Все думают, что игра в теннис – это слева, справа, подача. Но без ума больших успехов добиться нельзя. Ты идешь на пресс-конференцию после каждого матча, перед каждым большим турниром – все твои слова записываются и изучаются. У меня никогда не было тренингов, как себя вести и как говорить. Но уже лет в 16 поняла, что это тоже нужно делать профессионально. Если у тебя интервью в 5 часов, ты должна быть на нем ровно в 5, не в 5.30. Если мне нужно что-то знать про марку, пришлите мне это заранее, чтобы я подготовилась.

Не один шанс

– На следующий год уже расписан. Когда играешь много, то между турнирами стоит задача удержать свое тело в форме. Я уже давно играю и знаю, как делать это, – сейчас мне может быть достаточно и полутора часов тренировок на корте в день, хотя раньше, может быть, нужно было 4 часа в день, когда я хуже умела концентрироваться. В декабре, когда нужно будет закладывать физическую базу на следующий сезон, будет по две тренировки в день плюс тренажерный зал. Я заканчиваю свой день на массажном столе в восемь вечера, кушаю дома. Утром просыпаюсь – у меня есть полчаса, чтобы выпить кофе, проверить мейлы и идти на корт. С Максом мы в контакте постоянно – не помню уже, когда у нас был такой день, чтобы мы не написали друг другу.

– Нет. Я никогда не думала, когда именно я хочу закончить и чем буду заниматься. Во время травмы, в 21 год, я и думать не могла, что буду играть до 28 лет – казалось, еще семь лет, это так много. (Смеется.) Конечно, я бы хотела иметь семью, и это для меня очень важно. Но сейчас я физически готова играть еще много лет, и мой фокус на этом.

– На спорт надо смотреть очень реально. В то время как некоторые родители смотрят на спорт, и теннис в частности, как на средство для зарабатывания денег и славы. Мне тяжело это понять, так как я никогда не была мамой. Но могу рассказать про опыт моих папы и мамы. Когда я была маленькой и мы приехали в США, чтобы я могла тренироваться, то они знали, что, если у меня не получится, мы просто перелетим обратно и наша жизнь продолжится – ничего страшного. Я думаю, что многие родители сильно давят на своих детей, как будто у них есть только один шанс – выиграть в теннис. Но это неправильно. Даже если у тебя большой талант и ты хорошо играешь, это очень долгая дорога, и к ней нужно быть готовой. Иногда дорога может заканчиваться – раньше или позже. И на это нужно очень реально смотреть.

– Нет, не тяжело: я живу своей нормальной жизнью, я не superwoman и не superhero. Да, я знаю, что многие девчонки и мальчишки смотрят на меня и мечтают играть так же, как я. Но я всегда говорю таким: нет, ты хочешь играть не так же, как я, а лучше, чем я.

А особого давления я не чувствую: если меня фотографируют – ну и что, что я такого делаю: хожу из ресторана в машину? (Смеется.)

– Я не думаю про это. У меня свои чувства и свои воспоминания из детства – очень хорошие, очень веселые. Так что я всегда думаю о родине только хорошо – даже если я живу в Америке. Хотя, конечно, я понимаю, что происходит в мире. И люди могут говорить, что Маша – американка, потому что с семи лет живет там. Но то, что у меня внутри, – это никому не изменить. И я помню, что я чувствовала, когда впервые выиграла «Ролан Гаррос» [в 2012 г.]: когда поднимался российский флаг, играл гимн...

– Самый большой комплимент для меня – когда люди приходят на стадион. Потому что у всех есть большой выбор, куда пойти, у всех семьи, работа, дела. И то, что люди покупают билеты и приезжают на стадион, – это для меня самый большой комплимент.

Оберсдорф